Желание – это неутолимая потребность в другом, зависимость от его лица, кожи, рук, запаха, голоса, а также от выражения его лица, выражения глаз, от всего что выражается в нем, как неуловимость души, которую тебе нужно не поймать, но выйти с ней в такой путь, чтобы вместе стать неуловимыми. Желание – это болезнь другого, переполненность, беременность этим другим. Но где есть беременность, там не замедлят и роды. Вдохновение – это роды желания. Желая другого человека, вбирая его в себя, ты его заново рождаешь – уже из себя, чтобы он мог стать другим, чтобы на свет родился новый человек, созданный твоим вдохновением. И одновременно ты сам, желая стать любимым и посеять себя в другом человеке, заново рождаешься из него. Согласно Платону в «Пире», любовь – это «стремление родить и произвести на свет в прекрасном», поскольку только так смертное может приобщаться к бессмертию: оплодотворяя и беременея, производя, рождая себя из другого и другого из себя.
Если в желании я испытываю радостную и мучительную зависимость от другого человека, то вдохновение – это взаимная свобода от себя прежних; это свобода стать такими, какими мы еще никогда не были. Любовь – общий и открытый горизонт двоих, с бесконечной возможностью понимания и все новых отношений, непредвосхищаемых и неопределимых, углубляющихся туда и так, куда они сами их поведут. «Вот, все новое…» – это звучит в начале каждой любви, как будто заключается новый завет, открывается кратчайший путь к вечности. Каждая вещь, каждая мелочь приподымается в своем значении и становится метафорой, переносно указывая на любимого, на еще одну возможность сближения с ним. Любимое имя тоже становится метафорой, прилагаясь ко множеству вещей и сразу вдруг чудесно объясняя их, наполняя невидимым светом. Даже прозаический человек, вроде Онегина, в состоянии любви начинает чувствовать себя поэтом, потому что рождается новая интенсивность, приподнятость, ритмичность всего существования. Все подымается и начинает плыть – мир облаков, на которых мы восседаем.
А главное, любовь создает нового меня, каким я себя еще не знаю. И новую ее, неизвестную ей самой. Данте назвал «Новой жизнью» это состояние «встреченности с Беатриче» и навсегда соединил любовь с вдохновением и творчеством. Не обязательно поэтическим, но всегда личностным. В точке встречи начинается новая сборка двух личностей. Теперь они заново, двойным, сплетающимся взглядом, могут взглянуть на всю свою прошлую жизнь, на каждый ее эпизод, который наполнится судьбоносным смыслом, как подготовка этой непредставимой тогда, а теперь уже состоявшейся встречи. Какое смешение важного и смешного! Смешного, потому что мы так были далеко друг от друга, так были вне истины, тыкались в какие-то мелочи, случайности, словно слепые котята; принимали боковые пути за главные и долго мучились, теряли себя, прежде чем повернуть обратно. Кажешься себе издалека недотепой, и хорошо вместе посмеяться над этим суетным прошлым, в котором мне приходилось обходиться без тебя.
Для многих людей, если не для большинства, любовь оказывается единственным опытом вдохновения. Даже если он «червь земли», а не «сын небес», – этого полета у влюбленного никто не отнимет. И никакому «работнику вдохновения», художнику и поэту, не угнаться за ним в этом полете, оставаясь лишь жрецом своего искусства. Творчеству нужно нечто большее, чем слова и краски, ему нужна вся личность. Но именно поэтому оно не может происходить в одиночестве: личность есть только там, где есть отношение личностей. Можно быть одиноким творцом в литературе и не нуждаться ни в ком, кроме читателей (тоже сотворцов, но вторичных), – да и в них не нуждаться! Но нельзя быть одиноким в творчестве личности, оно возможно лишь как сотворчество. Потому что нет такой бумаги, где я могу записать себя как личность, кроме души другого человека. Нет таких красок или понятий, в которых я могу выразить себя, кроме ответных переживаний и мыслей другого человека. Любовь может возникнуть только между творческими личностями – не потому что они порознь занимаются какими-то видами творчества, а потому что они становятся творческими в самой любви.
Вдохновение – это взаимное преображение любящих. Не только условное, мечтательно-фантастическое преображение в глазах другого. У Стендаля любовь описана как «кристаллизация». Подобно тому как голая ветка, опущенная в насыщенный соляной раствор, быстро обрастает ослепительными кристаллами, так и подчас заурядное существо в представлении любящего наделяется всевозможными достоинствами...
Но дело не только в субъективном представлении. Сам человек - заурядный или незаурядный – заново собирается, преобразуется в этом любовном растворе и становится другим. В нем открывается нечто такое, чего он сам не знал о себе. Если уж взять за основу стендалевскую метафору любви как кристаллизации, то лучше провести параллель не с солью, а с жемчугом. Жемчуг образуется в результате случайного попадания внутрь раковины постороннего предмета. Это может быть крошечная песчинка или червячок-паразит, который, проникнув в тело моллюска, вызывает раздражение. Жемчужница, не в силах избавиться от непрошеного гостя, обволакивает постороннее тело перламутровым веществом. И вот это перламутровое вещество – любовь – превращает какую-то крошечную песчинку, от которой душа не может избавиться, в настоящую жемчужину. Любовь – это попытка вытолкнуть из себя чуждую частицу, а затем – мучительное обживание ее и выращивание песчинки до жемчуга, не только в представлении раковины, но и в бытии самой этой песчинки.
Если в любви есть желание, но нет вдохновения, нет взаимной трансмутации личностей, то она лишена своих магических свойств и ее лучше назвать страстью. Страсть, в отличие от любви, – это магнетизм без магии, это прикованность одного человека к другому без той внутренней свободы, которая дается вдохновением. Страсти нужно только то, что есть, ее гнетет действительность бытия, единственность того, что она нашла и без чего не может; она хочет повтора, чтобы «еще и еще, только это». Страсть обрекает на страдание, потому что ей нечем дышать, она не готова дать свободу любимому существу, боится этой свободы как неотвратимой измены. Любовь дышит воздухом возможностей, она нуждается в постоянном обновлении себя и другого. И она не боится свободы, в ее основании – вера, что любимое навсегда останется с тобой, потому что иначе не было бы и самой любви. Раз встретившись, можно уже ничего не бояться, потому что то, чем ты принадлежишь мне, не может принадлежать никому другому, оно только мое, только я могу его знать. И радостно бросать этот бумеранг на все четыре стороны света, зная, что из любой стороны он к тебе же и вернется, принеся с собой свежий ветер и заново подтвердив взаимную обреченность. Любовь любит отпускать любимое на волю, чтобы снова и снова встречаться с ним в неизвестности, на заранее не обговоренных путях, куда их может вынести только врожденная предназначенность. В этой неизбежности возврата из любой точки разлуки любовь заново справляет свое торжество. Страсть душит и тяготит, как иго; о любви можно сказать, что иго ее – благо, и бремя ее легко.